Per dimostrare la sistematicità di questa tripartizione tematica della poetica neorealista operata dalla critica in URSS prenderemo in esame la ricezione delle opere (neo)realiste di Calvino.
Il primo aspetto della poetica calviniana ad esser messo in risalto è l’antifascismo della sua produzione neorealista, con particolare riferimento al romanzo Il sentiero dei nidi di ragno, alla silloge Ultimo viene il corvo e ai cicli La vita difficile e Gli idilli difficili. La tematica principale attorno a cui ruotano queste opere è la Resistenza e la critica sociale che, come nel caso di molti racconti, denuncia le difficili condizioni di vita del secondo dopoguerra.
Il Sentiero fu presentato al lettore sovietico come un romanzo socio-polemico (roman social’no-
polemičeskij) in cui, tuttavia, era possibile rintracciare una chiave ideologica nel materialismo storico,
ovvero in quell’attivo prender parte al corso della storia (chod istorii) cui non si sottraevano neppure i personaggi meno ortodossi del romanzo, come il commissario Kim:
Ключ к идейно-художественному истолкованию «Тропа паучьих гнезд» находится в самом романе. Он помещен в текст почти не связанной с сюжетом IX главы, в которой читатель знакомится с комиссаром партизанской бригады Кимом, называющим себя большевиком. […] Ким – интеллектуал. Он мыслит несколько абстрактно, и читателю романа не так уж трудно представить, почему обыкновенный рабочий Литейщик не желает с ним соглашаться. [...] Рационализм в Киме от молодости. Главное в нем – не абстрактно- социологические схемы, главное – то, что реальная, классовая борьба против фашизма, включив Кима в ход истории, дала ему сознание своей истинной человеческой сущности, самым высоким и наиболее естественным проявлением которой всегда оставалась любовь.578
577 R. Chlodovskij, Ob Italo Kal’vino, ego predkach, istorii i o našich sovremennikach, in I. Kal’vino, Italo Kal’vino. Izbrannoe, Moskva: Raduga, 1984, p. 9.
126 Anche nei racconti partigiani (partizanskie rasskazi) veniva individuato un aspetto strettamente riconducibile alla fede nello sviluppo storico propria del materialismo marxista. L’ottimismo e la fiducia in un futuro migliore – concretizzati nella sete di vita (žažda žizni) dei protagonisti, nel disprezzo della morte (prezrenie k smerti) e nell’impegno politico che impregnavano tali narrazioni – in generale costituivano i tratti caratteristici della nuova generazione di scrittori italiani, ma erano da considerarsi in particolare come l’essenza della poetica neorealista calviniana:
Будущие писатели оказались в той же гуще событий, что и их будущие читатели, у них накопился общий жизненный и боевой опыт, перед ними открывалась многоликая Италия, не та, о которой трубила лживая фашистская пропаганда, а настоящая страна, с ее бедами, традициями, пейзажами, с ее диалектами, с ее многообразием и противоречиями. У них была страстная жажда жизни, великолепное презрение к смерти и глубокое чувство impegno. В этой атмосфере родились партизанские рассказы Кальвино с их обостренным сюжетом и напряженностью, скрытой за внешней суховатостью изложения.579
Un'altra caratteristica dei cosiddetti racconti della Resistenza – specie di quelli dell’antologia Ultimo
viene il corvo – era la critica sociale in essi contenuta, rintracciabile nella presenza di tematiche quali
la denuncia delle difficili condizioni di vita dei contadini (tjažkaja žizn’ krest’janstva); la lotta del popolo contro la reazione, per la libertà e la pace (bor’ba naroda s reakciej, za svobodu i mir) e, per finire, l’antimilitarismo (bor’ba protiv podžigatelej vojny):
Ряд новелл посвящен героям итальянского Сопротивления, другие рассказывают о тяжкой жизни крестьянства, сатирически изображают наглое поведение американцев, хозяйничающих в Италии. Наиболее сильные рассказы Кальвино рисуют борьбу народа с реакцией, за свободу и мир, против поджигателей войны.580
L’antimilitarismo (antivoennaja tema) era altresì analizzato da Ošerov che, nell’introduzione alla silloge Kot i policejskij, indicava nei racconti Un bastimento carico di granchi (Korabl’, gružennyj
krabami) e Un bel gioco dura poco (Choroša igra, korotka pora) la perfetta sintesi fra il mondo
dell’infanzia e quello della vita reale in tempo di guerra, tipica delle fiabe realiste calviniane (realističeskie skazki). I racconti Campo di mine (Minnoe pole), Paura sul sentiero (Strach na
tropinke) e Andato al comando (Po puti v štab), invece, erano presentati al lettore sovietico come tre
peculiari variazioni sul tema della guerra partigiana:
Однако Кальвино рисует и иную, справедливую и героическую, борьбу с оружием в руках – Сопротивление. Кальвино не скрывает и здесь жестокой стороны войны: грозным символом становится тропинка через минное поле, по которой бредет затравленный,
579 C. Kin, Predislovie, in Ital’janskaja novella XX veka, op. cit., pp. 23-24.
127 гонимый ужасом человек («Минное поле»). С тончайшим мастерством раскрывает Кальвино психологию страха и обреченности; но не здесь сосредоточен для него главный интерес рассказов о войне. Не страх, а преодоление страха – тема рассказа «Страх на тропинке»: Бинда, тоже идущий в окружении смертельных опасностей, рискует ради общего дела, ради спасения жизни товарищей по отряду, он сознательно допускает все жуткие фантазии только потому, что уверен в победе над ними, в том, что у него хватит сил дойти и предупредить партизан. И обреченность может не вызвать сочувствия, если это обреченность предателя, которого ждет справедливое наказание, если чувство обреченности только выявляет его трусость и подлость («По пути в штаб»). Зато для мужества нет обреченности: даже в отчаянном положении, среди предателей раненый Том, превозмогая боль и слабость, находит спасение («Предательская деревня»).581
La tematica che la critica sovietica attribuisce trasversalmente all’intera produzione letteraria di Calvino è certamente quella dell’alienazione dell’uomo contemporaneo nella società capitalista. L’otčuždenie caro alla critica marxista era individuato tanto giustamente nei racconti realisti dell’autore, quanto del tutto impropriamente nelle sue opere più sperimentali, come vedremo nel caso delle Cosmicomiche. Sergej Ošerov rintracciava questo tema nei racconti del ciclo Gli amori difficili e, in particolare, nel racconto L’avventura di un miope, sebbene ritenesse necessario praticare un distinguo tra il “mito pessimista” in cui tale teoria era stata trasformata dagli scrittori borghesi occidentali e l’interpretazione calviniana:
[…] в первом же рассказе «Случай из жизни близорукого» любовь присутствует лишь в виде далекого намека. Человек самый заурядный, вовсе не неврастеник, вынужден начать носить очки, и вот это незначительное обстоятельство вдруг открывает ему, как он одинок, как оторван от других людей. В этом рассказе писатель на первый взгляд отдает дань широко распространенной среди буржуазных писателей Запада, особенно Италии, теме «отчужденности» – якобы извечной и неизбежной разобщенности всех людей, невозможности подлинного общения, слияния. Однако Кальвино обращается к этому пессимистическому мифу только для того, чтобы вступить с ним в спор и показать, как живая жизнь, живая душа человека на каждом шагу опровергает эту мертвенную и мертвящую схему.582
Della stessa idea era anche Ruf Chlodovskij che, in riferimento al romanzo Il visconte dimezzato, notava come il problema dello sdoppiamento (problema razdvoenija) dell’uomo nella società capitalista assumesse in Calvino dei tratti peculiari che lo differenziavano sostanzialmente dal “mito
581 S. Ošerov, O rasskazach Italo Kal’vino, in Kot i policejskij, op. cit., pp. 6-7. 582 Ivi, p. 10.
128 borghese”. Il discrimine fra la perversione pessimista del mito e l’ottimistica visione calviniana risiedeva nell’impostazione ideologica del problema:
В романе «Виконт» Кальвино одним из первых в Италии коснулся ставшей потом модной проблемы «отчуждения». Классовая природа «отчуждения» проанализирована К. Марксом в «Немецкой идеологии». Маркс говорит, что стихийно возникающая совместная деятельность отдельных индивидов в развитом капиталистическом обществе «…представляется данным индивидам не как их собственная объединенная сила, а как некая чуждая, вне их стоящая власть, о происхождении и тенденциях развития которой они ничего не знают…». Именно поэтому многие современные писатели Запада и Америки не только сами оказались в плену у «отчуждения», но и создали своего рода миф об «отчуждении». Согласно этому мифу, «отчуждение», иными словами, чувство глубокой растерянности, сознание собственного бессилия, неумение обрести реальные связи с другими людьми и т. д., является якобы закономерным порождением технического прогресса в век атома и кибернетики. Для фантаста и сказочника Кальвино этот типично буржуазный миф отнюдь не характерен. Уже в романе «Раздвоенный виконт» он отказался признать «отчуждение» фатальной неизбежностью и чуть ли не естественным состоянием современного человека […]. В этом Кальвино помог идеологический опыт периода Сопротивления.583
L’alienazione in Calvino era una presa di coscienza del distaccamento dell’uomo dalla società, ma questa consapevolezza non era seguita dall’impotenza e dalla rassegnazione – come accadeva con gli scrittori borghesi – bensì dalla volontà di reagire e di combattere per sovvertire un ordinamento disumano come quello capitalista. Il disvelamento dell’alienazione era quindi finalizzato all’affermazione della coscienza di classe e proprio questa diversa prospettiva del fenomeno rendeva l’interpretazione calviniana ideologicamente vicina al marxismo-leninismo. Pertanto, la sua poetica – al pari di quella degli altri scrittori neorealisti – era al servizio della società e dello sviluppo storico (na službu obščestvu i istoričeskomu progressu)584.
Un discorso a parte va fatto nel caso dei racconti lunghi La speculazione edilizia (1957) e La nuvola
di smog (1958) che Calvino scrisse sull’onda di quel sentimento di sconfitta e di profonda crisi che
investì gran parte degli intellettuali della sinistra italiana all’indomani della drammatica invasione dell’Ungheria e del XX Congresso del PCUS. Nella Nuvola, infatti, nonostante la critica alla disumanità del sistema capitalista (antičelovečnost’ sovremennogo kapitalizma)585, era possibile ravvisare i toni di un abbattimento morale che impediva l’azione, di un infiacchimento dello spirito
583 R. Chlodovskij, Ob Italo Kal’vino, ego predkach, istorii i o našich sovremennikach, op. cit., p. 11. 584 Ivi, p. 6.
129 che offuscava la visione di una via d’uscita e, non ultimo, di un disfattismo diffuso che metteva in dubbio la possibilità della lotta (ostree svučit zdes’ motiv bezvychodnosti, bessilija, nevozmožnosti
bor’by)586. In questi tratti la critica sovietica intravedeva lo scetticismo dell’autore e la messa in discussione degli ideali del comunismo che lo spinsero – del tutto erroneamente (s’intende) – a perdere la speranza nella vittoria della causa:
Так устами героя Кальвино утверждает, что не коммунисты, не социалистически мыслящие рабочие являются носителями подлинного будущего для человечества, рабочий класс, который обречен хозяевами жизни прозябать в духовном и физическом «смоге», сам не способен изменить атмосферу современного общества.587
Pertanto, la deriva pessimista che altrove Calvino era riuscito ad arginare grazie ad una profonda spinta ideologica, una volta perduta la fede politica emergeva in tutta la sua forza:
[…] писатель всем своим существом протестует против того порядка вещей, который он называет «антиэстетическим и аморальным». Но то «облако» социального пессимизма, скепсиса и неверия в передовые общественные идеалы, которое застлало взор Кальвино, помещало ему увидеть и пути борьбы с «социальным смогом», и тех людей, которым суждено выполнить эту великую общественную задачу.588
Per tali ragioni quest’opera non fu pubblicata in URSS fino al 1964 quando, con un intervento studiato
ad hoc, Ošerov riuscì ad arginare il pessimismo ideologico dell’opera entro i limiti di una crisi
passeggera e figlia del suo tempo che, tuttavia, non doveva intaccare l’impegno – quello sì immutato – di uno scrittore che, in fondo, non aveva mai smesso di essere ottimista:
В повести, созданной в трудный момент сомнений, Кальвино, казалось бы, приходит к пессимистическому выводу. Но весь смысл его творчества, полного веры в людей и горячего стремления к новым, справедливым человеческим отношениям, говорит об оптимизме писателя. А его недавнее заявление о том, что «сегодня в Италии главная и, пожалуй, единственная гарантия против возврата к реакционной диктатуре, гарантия продвижения к демократической перестройке государственного аппарата – это по- прежнему существование сильной левой рабочей оппозиции» и что «всей своей силой эта оппозиция обязана прежде всего коммунистам», показывает, что оптимизм его основан на правильном понимании тех сил, которые способны победить «царство смога». И сам Кальвино каждым своим произведением содействует этой победе.589 586 Ibidem. 587 Ivi, p. 176. 588 Ivi, p. 177.
130 L’argomentazione di Ošerov è strumentale poiché, sebbene la citazione calviniana non sia adeguatamente circostanziata in nota, a giudicare dal carattere fortemente militante delle dichiarazioni in essa espresse ci sorge il dubbio che sia stata estrapolata da qualche intervento risalente al decennio ‘45-‘55, ovvero gli anni in cui Calvino, come abbiamo visto, non di rado aveva espresso la sua fede alla causa comunista, cosa che anzi si guardò bene dal fare dopo la sua uscita dal PCI (1957) al contrario di quanto lascia intendere il critico.
Ancor più curiosa, invece, ci pare l’argomentazione di R. Chlodovskij che, volendo scagionare Calvino dall’accusa di pessimismo, affida proprio al protagonista della Nuvola – ora eroe positivo – il compito di dimostrare le buone intenzioni dell’autore e la sua instancabile voglia di cambiare il mondo senza mai arrendersi davanti alle difficoltà:
Нельзя, конечно, соглашаться с теми взглядами, которых придерживается Кальвино, но упрекать его за пессимизм, думаю, все-таки не стоит. Он художник, а не моралист. Возможно даже, он неважный философ. Сила его не в этом. Она – в гуманистической вере в цельную, не ущербную человеческую личность. Мир, в котором живет Кальвино, ему не нравится. Он не хочет принимать его таким, каков он есть. Поэтому, подобно герою повести «Облако смога» (1958), Итало Кальвино постоянно преследует желание «найти новое толкование мира, которое придало бы такой-то смысл нашему серому существованию, отстояло бы утраченную красоту, спасло бы ее». Это желание сделало Кальвино художником. Интересным и большим.590
Tuttavia, a salvare Calvino dal pessimismo – e, conseguentemente, la sua opera dall’ostracismo dal sistema letterario sovietico – non fu soltanto quel suo desiderio di trovare l’esegesi del mondo in un ordine superiore all’individualismo del singolo e volto al bene dell’umanità tutta (leggi: comunismo), ma anche la skazočnost’ – antidoto al naturalismo (ot naturalizma zaščiščala pisatelja svoeobraznaja
«skazočnost’»)591 e strumento per dare maggior enfasi al contenuto ideologico (Kal’vino sozdal svoj
original’nyj žanr novelly-skazki, perepletaja živuju, real’nuju dejstvitel’nost’ s fantaziej, kotoraja podčerkivaet, usilivaet idejnoe zvučanie novelly)592 – e, non ultima, la fantasia degli stessi critici.